McKenzie, F. A.

FROM TOKYO TO TIFLIS: UNCENSORED LETTERS FROM THE WAR

London: Hurst and Blackett, 1905.

CHAPTER V. The Coming of the Japanese

Глава V. Приход японцев.

(Перевод Александра Вихрова)

Мы, в Сеуле, знали меньше подробностей дипломатической борьбы, чем жители Европы или Америки. В воскресенье, когда разносчики газет в Лондоне и Нью-Йорке хрипло кричали об объявлении войны и подходе враждебных флотов напротив нас, мы неопределенно задавались вопросом, была ли война действительно, наконец, перед нами или нет. Намекалось, что Япония объявила свое намерение предпринять шаги, какие она считала необходимым, чтобы оградить ее собственные интересы, но информация извне практически перестала прибывать.

Телеграфные линии из Фусана и Японии удобно сломались. Северный кабель из Китая не был в рабочем состоянии. Странный паралич, казалось, держался в торговом судоходстве, и беспокойные лица министров сказали нам, что худший исход теперь неизбежен.

В понедельник днем я выехал к дипломатическим миссиям, когда посыльный добрался до меня со словом от моего человека в Чемульпо о том, что сильный японский флот с многими транспортами и военными кораблями, появился в заливе. У меня не заняло много времени прибыть к телеграфной станции и затем далее по железной дороге к Чемульпо. Здесь мне представилась замечательная сцена.

Уже было темно. Улицы были покрыты снегом, и в гавани было много плавающего льда. По всему периметру города через короткие интервалы горели огни. Керосин, непрерывно добавляемый в железные люльки угольных костров на причале, поднимал пламя, которое освещало небеса и показывало темные линии десантных лодок в море, полных войск, и длинные колонны солдат, уже стоящих по стойке "смирно" на берегу.

Все было тщательно спланировано заранее. Кули, перенося бумажные фонарики, каждый пронумерованный, стояли в заранее подготовленных местах, показывая, где новые посетители должны были высадиться. Каждый японский дом имел военный фонарь перед ним, и офицеры, только что прибывшие из Японии, несли списки, показывающие, сколько солдат могло войти в каждый дом и какие комнаты они должны были занять. Японские жители ожидали и готовились к своим гостям. Была тишина и порядок среди войск. Достаточно было одного слова, и прибывшие солдаты быстро шли к их ордерам на постой. Мужчины смотрелись в розовом свете, с их новой серой униформой, их темными, желтыми плетенными кепками со звездой спереди, белыми наклейками и овчинными кашне. Они шли в плотном строю.

Я вскоре узнал, что случилось. Тем днем, русские, встревоженные неприбытием телеграмм, отослали канонерскую лодку Koреец пробиться к Порт-Артуру. Она вышла в три десять, а в четыре часа люди на берегу увидели ее, возвращающуюся с японским флотом позади и вокруг нее. Сначала прибыл японский крейсер, ведущий пять миноносцев, и затем два военных корабля, защищающие пять транспортов, в то время как три броненосных корабля бросили якорь на выходе из гавани на расстоянии одной мили. Было ясно, однако, и с тех пор повторено, что Koреец был остановлен японским флотом, и что он был обстрелян и возвращен назад. Согласно российскому заявлению, японский миноносец выпустил торпеды поперек курса перед носом Koрейца. Моряки с иностранных военных кораблей в заливе не услышали никакого звука стрельбы вообще. Было ясно, однако, что Koреец был остановлен и принужден возвратиться назад японцами.

Генерал Ясутсума Кигоши был ответственным за две тысячи войск, которые десантировались той ночью. Он организовал свой временный штаб в офисах Ниппон Йюсен Кайша, и там я сам видел его незадолго до полуночи. Генерал представлял собой солдатскую фигуру в темном, отороченным бардовыми полосками пальто, темно-синей униформой с серебряной звездой, и высокими ботинками. Он и другие командиры взаимно поздравляли друг друга, поскольку каждый имел на это право. Десантирование закончилось вскоре после полуночи. Корейский форт был покрыт темнотой, и корейские полицейские помогали незнакомцам выходить на побережье.

Ну а что же русские? Два русских военных корабля были пойманы как крысы в западне. Всю ночь напролет они стояли неподвижно, наблюдая за движениями японских войск, все же не осмеливаясь удрать. Они были окружены японскими миноносцами и другими кораблями, готовыми потопить их при первом же признаке активности. Но все же они не отчаивались, поскольку ожидали, что в любой момент сильный российский флот, мог появиться перед гаванью, чтобы захватить смелых самозванцев.

Иностранные критики часто с тех пор спрашивали, почему российские капитаны не совершили смелый прорыв в темноте и не доверились к удаче, чтобы осуществить его. Но проход канала был длинен и опасен, суда почти наверняка застряли бы на мели, и они вряд ли могли пройти три мили без крушения.

Какая ночь должна была быть на борту, когда российские моряки наблюдали длинные линии огней на берегу и темные униформы японских военных, проявлявшиеся среди снега? Не могло быть никакого вопроса о мире теперь.

В семь часов следующим утром, во вторник, 9-го февраля, японский адмирал послал официальное уведомление российским командующим, объявлявшее состояние войны, и заявлявшее, что, если российские суда не покинут гавань к полудню, японцы нападут на них в четыре часа дня. В то же самое время уведомления, информирующие относительно японских намерений, были посыланы командирам иностранных военных кораблей и иностранным консульским властям на берегу. Капитан Руднев, командир Варяга, немедленно прибыл на борт британского судна Талбот, где была созвана конференция из британских, французских, и итальянских капитанов - американский капитан, очевидно не желающий принять участие в этом собрании, отказался участвовать в этом деле. Капитан Руднев поднял вопрос о том, что иностранные военные корабли должны защитить его от нападения в гавани, являющийся нейтральным портом, или должны охранять его при выходе. Иностранные капитаны, без сомнения, искренне симпатизировали к русским в их затруднительном положении, поскольку храбрые мужчины всегда будут с теми, которым противостоит подавляющая сила. Но они не могли взять ответственности сражаться за них, и, таким образом, запросу было отказано. После длительных дебатов, однако, капитаны решили послать формальный протест вице-адмиралу Уриу против его намерений нападения в гавани или открытия огня в бухте, что могло подвергнуть опасности город.

Российский капитан возвратился на свой корабль, и затем последовала сцена, которая будет лелеяться среди воспоминаний о героизме российских людей. Капитан Руднев хотел оставить медленную канонерскую лодку Koреец и пойти на прорыв самому с большим и мощным Варягом, но капитан Корейца Беляев сильно протестовал и просил позволить ему сражаться тоже. Это было большой ошибкой. Варяг, с его большой скоростью, возможно, имел некоторый шанс, но связывал себя, поскольку должен был поддержать своего слабого и медленного компаньона, который не мог ему ничем помочь. Варяг и Koреец быстро выбрасывали за борт дерево и все лишнее, насколько это было возможным в такой короткий срок. Деревянные осколки более опасны в серьезном морском сражении, чем стальные фрагменты, и увеличивают чрезвычайно риск возгораний.

Команды собрались вместе, и капитан в нескольких словах сказал о том, что им предстоит выйти навстречу врагу. На этот раз условия военно-морского этикета были опущены. Они теперь были "братьями”, собирающийся умирать вместе."Мы должны бороться, чтобы поддержать честь российского флага," - сказал капитан. "Помните братья, мы должны сражаться до последнего. Не будет никакой сдачи. Бог нам поможет! Перекрестимся и пойдем смело в борьбу за нашу Веру, нашего Царя, и за Святую Россию. Ура!" Мужчины, большие, бесстрастнолицые крестьянине, были охвачены волной национального энтузиазма. Они шли умирать, так, по крайней мере, они умрут храбро! Кто-то начал речь: речь скоро переросла в залпы криков, сначала за Царя, затем, за капитана, и, затем, за их корабль. Тогда оркестр сыграл Государственный гимн, и его подхватили их глубокие, басовые голоса, поющие гармонично, как это русские всегда делают, некоторые брали диапазоны тенора и отчасти альта, распространяя по заливу странную музыку.

Корабли отходили. Теперь новые звуки приветствовал их. "Ура" и "виват" прилетели, звеня, через водное пространство, и команды видели, на другой стороне толпы английских и французских и итальянских моряков и офицеров на военных кораблях, некоторые на оснастке, некоторые на палубах, везде, где они могли получить точку опоры, махали их кепками и хрипло кричали. Это было предварительное мероприятие перед Поездкой смерти.

Японский флот стоял вне гавани в ожидании, в 6 ¾ милях от иностранных судов. Немного маленьких японских лодок наблюдали за российскими кораблями, уходящими прочь и сигналами сообщали ждущим морякам, что противник приближается. Как только русские, продвигаясь вперед, появились из-за временного убежища острова Иодольми, японский бронированный крейсер Aсама открыл огонь из 8-дюймовых орудий, промахнувшись первыми двумя выстрелами. После третьего выстрела, семь минут спустя, ответили русские. Дистанция была 8000 ярдов.

Русские маневрировали быстро, чтобы избежать огня, но пять снарядов попали в Варяг в короткой последовательности, в то же время японский снаряд повторно вымел команды от орудий.

Один снаряд убил или вывел из строя весь расчет орудия на полубаке, спасся только один человек. Другой снаряд ударил в область 6 - дюймового орудия недалеко от ватерлинии, взорвав боеприпасы и произведя высокий столб пламени. Еще один снаряд разрушил передний мостик и поджег обломки, заставив Варяг прекратить стрелять в течение почти пяти минут, до того время как подоспела пожарная команда. Мостик был разорван снарядом на ленты, как если бы он был бумажным.

Два снаряда проделали пробоины в районе ватерлинии, один посередине судна, в то время как другой прошил верхнюю палубу чуть выше фок-мачты. Впервые новое японское взрывчатое вещество, шимоза, взрывчатое вещество типа мелинита, было применено. Эффекты его воздействия были удивительны. Снаряды взрывались и раскалывались на неисчислимые мелкие осколки, а пары взрывчатого вещества отравляли людей. Один раненный человек, оставленный впоследствии в больнице, имел более ста отдельных осколков снаряда в теле. Разрыв снаряда у борта судна проделывал бесчисленные маленькие отверстия в стали, как если бы пулемет строчил по дереву.

Оба мостика были разрушены, и третья труба разбита. Сцена на борту корабля была неописуема. Судно стало живущим адом. Русские, следуя современной теории, что орудийные щиты только увеличивают опасность для обслуги, никаких щитов, защищающих орудия, не имели. Это оставляло стрелков открытыми и вызвало тяжелые потери. Раз за разом все новые команды оказывались отброшенными от орудий.

Сотрясение и шум были оглушительны. Умственные способности моряков стали парализованными, их вид напоминал слепых, и они достигли той стадии, где действовали больше как автоматы, чем как разумные существа. Но здесь сказалась дисциплина, и мужчины, так потрясенные, что не могли думать ясно, все же сохранили преданность их оружию и работали смело.

Смело, но напрасно! Их орудия не были достаточно дальнобойными, и борьба стала безнадежной. Отсутствие телескопических прицелов на орудиях не давало возможности брать точную цель, а их 6 - дюймовые орудия не выбрасывали достаточный вес металла против японцев, которые были способны стоять вне пределов их досягаемости и бомбардировать корабль как на досуге.

Сила противников была настолько непропорциональна, что русские не имели и тени шанса. Варяг был крейсером с водоизмещением 6 500 тонн, в которых всем пожертвовали ради скорости. Его броня была очень легкой - стальная палуба от двух до трех дюймов толщины, защищавшая нижнюю часть корпуса. Koреец был небольшой канонерской лодкой столь плохого типа, что не стоил чего - нибудь вообще.

На японской стороне было пять современных кораблей. Из них Aсама, с ее семью дюймами никелевой стали по ватерлинии и пропорциональной защитой выше, с ее тяжелым вооружением - четыре 8 - дюймовых. и четырнадцать 6 – дюймовых орудий - одна превосходила всех других. Ей, тем не менее, помогал Чиода, а четыре других японских военных корабля ждали случая, чтобы войти в дело при необходимости. Русские имели не больше шансов пройти их, чем ребенок мог надеяться пробить тяжелую дверь голыми руками.

Шум выстрелов, поражающих борта корабля, непрерывные разрывы снарядов в воздухе, взрывы взрывчатых веществ на борту судна, пожары, вспыхивающие в различных его частях, вселяли ужас. Но худшим из всех были признаки ужасной смерти в любом месте корабля. Мужчин разрывало на части на глазах у их товарищей. Моряки, забрызганные с кровью и плотью их товарищей, должны были стаскивать теплые и изуродованные трупы в одну сторону, чтобы продолжать свою работу. Два человека сгорели заживо на виду у многих.

Тела были невероятно разорваны. Один российский лейтенант, описывавший мне все несколько часов впоследствии, резюмировал это так. Сам он был ранен и бледен, но поскольку он думал о тех предыдущих часах, его бледность приняла более глубокий оттенок. "Была кровь, кровь, всюду," - сказал он, - "отдельные конечности, порванные тела. Здесь была голова, там лежала нога, невдалеке мой вчерашний товарищ, разорванный пополам. Запах крови пропитал все".

Тем временем Koреец, небольшая канонерская лодка, делала все, на что была способна. Она маневрировала и пустила в действие два ее старомодных 8 - дюймовых орудия поочередно, с которыми обращались очень хорошо. Японцы уделили ей очень небольшое внимание, концентрируя огонь в большой мере на крейсере. Варяг умело попытался использовать остров как защиту, но нигде не было никакой безопасности от безостановочного обстрела японскими снарядами. Варяг и японские корабли, наконец, сблизились до расстояния в пределах 4 000 ярдов друг из друга.

Вся борьба длилась только сорок минут. Наконец, снаряд повредил механизм управления Варяга. Капитан, думая, что его честь удовлетворена, решил возвратиться и уничтожить корабли, чтобы избежать захвата или истребления. Они протянули, как могли, но флот спасения все еще не прибыл. Даже теперь, однако, моряки поддерживали себя надеждой, что вот, наконец, придет Севастополь и остальной флот вице-адмирала Старка и покажет врагу, кто является реальным владельцем моря.

Теперь настал самый серьезный момент всех, момент, когда будущее наций лежало на чаше весов. Оба корабля возвратились в гавань, Варяг имел большой крен. Они продвигались, пока Варяг не оказался в пределах трехсот ярдов от британского судна Талбот, а Koреец прошел еще далее. Оба корабля стреляли в японцев, пока отступали. В этот момент среди британских, французских, и итальянских судов прозвучали команды готовиться к действию. Подразумевали ли три иностранных командующих действия силой, чтобы воспрепятствовать японцам входить в гавань и захватывать корабли на месте, или обстреливать город, можно только догадываться.

Обреченные суда сразу же бросили якорь, Талбот подошел, чтобы обеспечить доставку средств скорой помощи и хирургов. Другие военные корабли быстро последовали за ним, американский корабль, который не принимал никакого участия до сих пор, тоже. Спасательное судно, стоящее в заливе, также послало помощь.

Сцены перевозки раненых были неописуемо жалкими. Мужчины, которых медленно несли их товарищи, страдали от немыслимых пыток. Большинство из них было травмировано в нескольких местах, и новый ужас, казалось, был добавлен к войне, поскольку эти раны были, того типа, что делают мужчин несчастными. При всем этим, российские моряки показали незаурядную силу духа, и был полный порядок и дисциплина. Самой большой трудностью было принятие раненых в лодки и снятие их на другой стороне.

На Варяге были убиты или ранены107 человек из тех 150, кто обслуживал палубные орудия. Сигнальная ракета осветила Koреец. Японцы не уделяли ему достаточно внимания и повреждения на нем были очень небольшими. Японцы официально заявили, что российский огонь не коснулся их судов, и следовательно они не имели никаких жертв любого вида.

Это утверждение, как много других утверждений японцев о числе их убитых и раненых, некоторыми подвергается сомнению. Я могу назвать два факта как косвенные свидетельства этому.

Вскоре после семи часов утра следующего дня я шел центральной улицей Чемульпо, когда я встретил главного доктора японской дипломатической миссии в Сеуле, идущего к железнодорожной станции. Я знал его хорошо, и пока мы шли вдоль улицы беседуя, он сказал мне, что прибыл днем раньше, чтобы посетить раненого, но с тех пор не было ни одного японского увечья, а о русских беспокоились на иностранных судах, поэтому он возвращается восьмичасовым поездом в Сеул.

Второй след. Спустя несколько недель после сражения, мой восторженный друг, который имеет близкие официальные связи с Японией, описывал мне случаи героизма людей в течение войны. "Например," сказал он, "я пришел недавно, чтобы увидеть мать одного из наших моряков, который был убит в течение сражения в Чемульпо. Она оделась в лучший наряд, чтобы принять меня, и рассматривала мои соболезнования, как поздравления по поводу счастливого события, так как для нее это был триумф: ее сын должен был умереть за императора в начале войны.

"Но, - сказал я, в изумлении, - это должна быть какая-то ошибка. Ни один моряк не был убит в том сражении, согласно официальным заявлениям." "Ах, – ответил мой друг, - это было так. Никакой моряк не был убит на военных кораблях, но некоторые из российских снарядов попали японские лодки, которые были вокруг, чтобы наблюдать движения Варяга. Моряк, мать которого я посетил, был на борту одной из них, и был убит там."

Японцы теперь оставили суда в покое, и капитан Варяга подготовился к уничтожению кораблей. Моряки были соответственно перевезены на иностранные суда. Двести сорок два человека из команды были взяты на Талбот, включая многих раненных. Другие были взяты на Паскаль и Эльбу. Американцы предложили забрать некоторых из раненых на Виксбург, но русские договорились продолжить использовать Паскаль вместо этого. Вероятно, американцы не были очень настойчивы в оказании помощи, поскольку их капитан получил строгие приказы избегать любых осложнений, участвуя в деле.

Межпалубные пространства и лазареты иностранных судов были превращены в больницы для русских. На нашем собственном Талботе не было ни одного моряка от самого высокого до самого низкого ранга, который не делал бы в те часы все, что мог, чтобы был помочь умирающим мужчинам.

В четыре часа с минутами Кореец был взорван. Было два резких взрыва, один в носу, а другой в кормовой части. Столб огня достиг сто ярдов высоты, и затем появился дым, восходящий в небеса. Как только звук взрыва утих, послышались голоса русских среди вод залива, поющих их собственный государственный гимн, их музыка прерывалась всплесками падающих обломков, покуда все это не рассеялось вокруг гавани.

Закат чудесного зимнего дня освещал сцену. Команда Варяга, уже была переведена на иностранные военные корабли, кингстоны были открыты, и корабль постепенно погружался в воду. Японцы все это время стояли в стороне, не делая никаких движений. Около пяти часов дня, послышался ряд незначительных взрывов, и затем растущие языки пламени появились над форштевнем корабля. Сначала они были всего лишь вспышкой, но затем все росли и росли. Вскоре они появились также в носовой части корабля. Огонь, достигший каюты капитана вызывал постоянные вспышки в хранилище12-фунтовых снарядов. Крен на левый борт становился все более отчетливым.

Корма корабля, постепенно переворачивалась, языки пламени изгибались и лизали поверхность воды. Тогда появился ужасный рев приводного механизма, падающего на подветренный борт, и наконец корабль пошел прямо под воду, его орудия, все еще стоящее наготове, теперь указывали направление к небу. Никто из свидетелей крушения такого большого корабля не оставался безучастным. Поскольку я пристально вглядывался, я запомнил все, как было, но за несколько дней до этого, когда мы прибыли на Санто Мару в гавань Чемульпо, мои компаньоны указали мне на большой, черный, уродливый и грозно выглядящий корабль. "Там, - они сказали, - там стоит Варяг, самый мощный корабль в нашей гавани. Он может взорвать любой военный корабль здесь." И теперь мы видели его гибнущим на наших глазах.

Наши сердца все еще оставались опечаленными и подавляли все мысли о храбрых мужчинах, которых мы знали за несколько дней до этого такими жизнерадосными, и кто был теперь стал искалеченными массами. Что касается меня непосредственно, то когда я вернулся в клуб на вершине холма, я почувствовал себя воспаленным до глубины души. Союзники моей собственной страны победили, но храбрые мужчины пали, и в настоящий момент мысль об их гибели уничтожила все чувства ликования.

Темнота наступала. Русское почтовое судно Сунгари, также лежало в заливе, взорванное и горящее. Никто не попытался усмирить огонь, и в течение многих часов, до прошлой полуночи, оно освещала гавань своим жаром.

Японские моряки держались вне моря. На следующий день я виделся и долго разговаривал с русскими, которые были спасены на британском судне. Они казались, даже тогда, ошеломленными и парализованными событиями. Оглушительный шум, ужасное кровопролитие в небольшом месте, сотрясение корабля от орудийного огня, временно притупили их чувства, и мужчины говорили мне, что, когда российские моряки прибыли на борт после полудня, они были как будто бы в состоянии транса, их умственные способности были затуманены и омрачены потрясающим напряжением.

Несколько дней спустя реальный смысл войны дошел до меня еще больше. Российские моряки, тяжело раненые и взятые на Паскаль, были увезены впоследствии к Чемульпо, где японцы заботились о них. Нельзя не говорить слишком высокопарно о той большой заботе и внимании, которое японские люди оказали своим побежденным врагам. Специальная больница была приведена в порядок. Японские женщины, жительницы города, добровольно вызывались быть медсестрами и работали день и ночь. Задача докторов была очень усложнена фактом, что очень большая доля случаев усугубилось гангреной, полученной в течение нескольких дней пребывания на Паскале. Я шел среди палат и заметил мужчин. Среди них был тот, кого я видел за несколько дней до этого, самый прекрасный тип умного и аристократического моряка. Теперь он все еще лежал здесь, его лицо было белое как полотно, зубы сжаты, его черты, уже исхудали, и его взгляд был полон невыразимой и почти невыносимой боли в глазах. Здесь также лежал другой, бесстрастный крестьянин с берегов Невы, стонавший в полубессознательном бреду. И так далее, от кровати до кровати.

Это было войной, это было освящено адом - исключительной храбростью и блестящим самопожертвованием мужчин, которые таким способом бросили вызов опасности и оказались лицом перед адом!